160 лет назад родился Антон Павлович Чехов. Сегодня мы расскажем о нем с неожиданной стороны: как о враче и как о пациенте.
К пациентам с любовью
Антон Павлович Чехов закончил медицинский факультет в Московском университете в 1884 году. Еще будучи студентом, он уже лечил людей в Чикинской земской лечебнице (город Воскресенск). Тут он мог близко наблюдать больных крестьян и медиков, что послужило материалом для будущих рассказов «Хирургия», «Беглец», «Горе». Летом 1884 года, уже имея диплом на руках, Чехов временно занял место заведующего больницы, пока тот был в отпуске.
«Вот тут-то ему и пришлось окунуться в самую гущу провинциальной жизни. Он здесь и принимал больных, и в качестве уездного врача, тоже уехавшего в отпуск, должен был исполнять поручения местной администрации, ездить на вскрытия и быть экспертом в суде», — вспоминал брат Чехова Михаил
По рассказам коллег, Чехов относился к пациентам с любовью, терпеливо выслушивал каждого больного и никогда не повышал голос, даже если больные говорили не по делу. Так же внимателен был молодой врач к своим знакомым: он вылечил от тифа соседа по комнате и маленьких детей своих друзей. После выпуска он даже хотел устроиться педиатром, но не смог получить должность.
«Медицина — моя законная жена»
Уже в те годы Чехов пробовал писать и начал колебаться, какую профессию сделать своей основной работой. Брат Михаил Чехов описывает драматический случай, который, возможно, повлиял на выбор Антона Павловича: «Случилось так, что… три сестры и мать одновременно заболели брюшным тифом. А. С. Янов пригласил к ним брата Антона. Молодой, еще неопытный врач, но готовый отдать свою жизнь для выздоровления больного, Антон Павлович должен был целые часы проводить около своих больных пациенток и положительно сбивался с ног. Болезнь принимала все более и более опасное положение, и наконец в один и тот же день мать и одна из дочерей скончались. Умирая, в агонии, дочь схватила Антона Павловича за руку, да так и испустила дух, крепко стиснув ее в своей руке. Чувствуя себя совершенно бессильным и виноватым, долго ощущая на своей руке холодное рукопожатие покойницы, Антон Павлович тогда же решил вовсе не заниматься медициной и окончательно перешел потом на сторону литературы. Две другие сестры выздоровели и затем часто у нас бывали».
И все же Чехов не сразу оставил врачебное дело. Он успел поработать в качестве земского врача в Воскресенске и Звенигороде Московской губернии и через семь-восемь лет после окончания курса заведовал во время эпидемии холеры мелиховским участком Московской губернии. В Мелихове он принимал мужиков и баб, и, когда они приходили с нарывами и глубокими порезами, он с большим вниманием их осматривал, резал, вычищал и перевязывал, хотя уже тогда начал охладевать к врачебному делу.
В те годы Чехов был уверен, что можно гнаться за двумя зайцами, и писал литератору Алексею Суворину: «…я чувствую себя бодрее и довольнее собой, когда сознаю, что у меня два дела, а не одно... Медицина — моя законная жена, а литература — любовница. Когда надоедает одна, я ночую у другой».
«Нехорошо быть врачом»
В 1880-х годах Чехов еще был полон желания лечить людей. «Мечтаю о гнойниках, отеках, фонарях, поносах, соринках в глазу и о прочей благодати. Летом обыкновенно полдня принимаю расслабленных, а моя сестра ассистирует мне — это работа веселая», — писал он в 1888 году.
Однако спустя пару лет работы земским врачом он уже писал Суворину: «Ах, как мне надоели больные! Соседнего помещика трахнул нервный удар, и меня таскают к нему на паршивой бричке-трясучке. Больше всего надоели бабы с младенцами и порошки, которые скучно развешивать». Он жаловался, что работа врача требует «постоянных разъездов, разговоров и мелочных хлопот», что утомляет и отвлекает от литературы. «Уж очень надоели разговоры, надоели и больные, особенно бабы, которые, когда лечатся, бывают необычайно глупы и упрямы», — жаловался другу Чехов.
«Душа моя утомлена. Скучно. Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру и ждать только холеры и в то же время быть совершенно равнодушным к сей болезни и к тем людям, которым служишь, — это, сударь мой, такая окрошка, от которой не поздоровится», — писал Чехов в письме другу в 1892 году
А годом позже сознавался ему же, что окончательно устал от врачебной практики: «Нехорошо быть врачом. И страшно, и скучно, и противно. Молодой фабрикант женился, а через неделю зовет меня «непременно сию минуту, пожалуйста»: у него <…>, а у красавицы молодой <…>. Старик фабрикант 75 лет женится и потом жалуется, что у него «ядрышки» болят оттого, что «понатужил себя». Все это противно, должен я Вам сказать. Девочка с червями в ухе, поносы, рвоты, сифилис — тьфу!! Сладкие звуки и поэзия, где вы?»
Чехов окончательно оставил врачебное дело в 1898 году, но продолжал интересоваться профессией и выписывал медицинские журналы. «Медицина не может упрекать меня в измене. Я отдал должную дань учености», — резюмировал итоги своей работы Чехов после публикации книги «Остров Сахалин».
Чехов-пациент: «Совсем калека!»
Имея медицинское образование, Чехов игнорировал свои болезни и не занимался самолечением, хотя с 1884 года страдал кровохарканьем.
«Каждую зиму, осень и весну и в каждый сырой летний день я кашляю. Но все это пугает меня только тогда, когда я вижу кровь: в крови, текущей изо рта, есть что-то зловещее, как в зареве. Когда же нет крови, я не волнуюсь и не угрожаю русской литературе "еще одной потерей"», — признавался Чехов в письме Суворину в 1888 году. При этом он считал, что ничего страшного у него нет, ведь если бы это была чахотка, он умер бы еще три года назад, когда впервые потекла кровь из его правого легкого. «Женщина может потерять безнаказанно половину своей крови, а мужчина немножко менее половины», — успокаивал себя и друга Чехов. Кашель с кровью двадцать лет подряд мучил писателя, и при этом он не жаловался своим родным, стараясь скрыть недуг.
Михаил Чехов писал о болезни брата так: «Он даже и вида не подавал, что ему плохо. Боялся нас смутить... Я сам однажды видел мокроту, окрашенную кровью. Когда я спросил у него, что с ним, то он смутился, испугался своей оплошности, быстро смыл мокроту и сказал: "Это так, пустяки. Не надо говорить Маше и матери"». По рассказам друзей, Чехов приспособился тайно сплевывать кровь в стаканчик.
Также он страдал от геморроя и признавался, что это портит его характер. «Не сифилис, но хуже — геморрой... боль, зуд, напряжение, ни сидеть, ни ходить, а во всем теле такое раздражение, что хоть в петлю полезай. Мне кажется, что меня не хотят понять, что все глупы и несправедливы, я злюсь, говорю глупости; думаю, что мои домашние легко вздохнут, когда я уеду», — писал Чехов в 1893 году. Было и еще одно физическое неудобство, мешавшее литературной деятельности: один глаз у него был близорук, другой дальнозорок. После поездки к глазному врачу в 1896 году Чехов записал: «Получил приказ лечиться электричеством, мышьяком и морем. Привез кучу очков и лупу для упражнения левого глаза, который не умеет читать. Совсем калека!». Он пояснил, что врач лечит его от астигматизма, который вызывает частые мигрени.
«Давно я не пил шампанского»
Лишь в конце 1890-х годов Антон Павлович стал подпускать к себе докторов. Вот что вспоминал Исаак Альтшуллер, осматривавший Чехова в конце 1898 года: «…процесс неуклонно прогрессировал. И я при первом исследовании уже нашел распространенное поражение в обоих легких, особенно в правом, с несколькими кавернами, следы плевритов, значительно ослабленную, перерожденную сердечную мышцу и отвратительный кишечник, мешавший поддерживать должное питание. Мои тогдашние попытки убедить Чехова в необходимости серьезно лечиться не привели ни к чему. Он упорно заявлял, что лечиться, заботиться о здоровье — внушает ему отвращение. И ничто не должно было напоминать о болезни, и никто не должен был ее замечать... Только с 1901 года он перешел на положение настоящего пациента и сам уж часто предлагал: "Давайте послушаемтесь"».
По воспоминаниям очевидцев, лицо Чехова к концу жизни приобрело сероватый оттенок, губы стали бескровными, он очень похудел. Предвидя свою скорую смерть, писатель старался довести до конца свои произведения.
Когда весной 1904 года по настоянию врачей пришлось ехать за границу на лечение, он уже знал, что едет умирать и попрощался с друзьями. Июльской ночью в Баденвайлере Чехов проснулся и первый раз попросил послать за доктором. Жена писателя Ольга Книппер подробно описала дальнейшее: «…я попросила сбегать за доктором, сама пошла колоть лед, чтобы положить на сердце умирающего... А он с грустной улыбкой сказал: "На пустое сердце льда не кладут"... Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): "Ich sterbe". Потом повторил для студента или для меня по-русски: "Я умираю". Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: "Давно я не пил шампанского...", покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда».
